Форма входа
Читем онлайн [Про]зрение - Жозе Сарамаго
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
И вот в тот миг, когда вся демонстрация застыла и замолкла, некий шустрый телерепортер разглядел в этом море голов человека, которого, хоть он и носил повязку, закрывающую ему пол-лица, все же можно было узнать – и тем легче, что первым же, беглым взглядом посчастливилось ухватить очерк здоровой, неповрежденной щеки, которая, как само собой понятно, столь же подтверждает раненую щеку, сколь и сама ею подтверждается. Волоча за собой оператора с камерой, репортер стал ввинчиваться в толпу, причем на каждом шагу произносил: Позвольте пройти, разрешите, пожалуйста, посторонитесь, виноват, виноват, очень важное дело, а потом, когда уже пролез наконец вплотную: Господин председатель, господин председатель, прошу вас, хотя истинные его мысли, облекись они в слова, звучали бы не так учтиво и примерно так: Какого хрена вас занесло сюда со всем этим сбродом вместе. Репортеры вообще одарены хорошей памятью, а этот не позабыл, какой публичный афронт, невинной жертвой коего сделалось все журналистское сообщество в день, когда взорвалась бомба, устроил председатель. А вот теперь и ему пришла пора узнать, как это бывает неприятно. Репортер подсунул ему микрофон под самый нос, а оператору подал некий тайный, понятный лишь посвященным знак, который можно было понимать как: Снимай, так и: Врежь ему, чтоб мало не показалось, а в данной ситуации означал, вероятно, и то, и другое. Господин председатель, я с вашего разрешения должен сказать, что просто ошеломлен тем обстоятельством, что вижу вас здесь. Отчего же. Да ведь я только что сказал, почему, потому что вижу вас здесь, на демонстрации такого рода. Я такой же гражданин и имею право демонстрировать где и что хочу, тем более сейчас, когда не надо испрашивать на это ничьего позволения. Такой да не такой, вы – председатель муниципального собрания. Ошибаетесь, уже три дня как нет, я думал, вы знаете. Откуда же мне знать, мы до сих пор не получали никакого заявления. Полагаю, вы не ждете, что я устрою пресс-конференцию. Итак, вы уволились. Ушел в отставку. А почему. Единственным подходящим ответом будет мое молчание. Однако население столицы вправе знать, по каким причинам председатель их муниципального собрания. Каковое я, повторяю, уже не возглавляю. Принимает участие в антиправительственном шествии. Оно не против правительства, а в память погибших, люди пришли на похороны своих близких. Погибших уже предали земле, а демонстрация тем не менее продолжается, и чем вы можете это объяснить. Спросите этих людей. В настоящую минуту меня интересует именно ваше мнение. Я иду туда же, куда идут они, вот и все. Вы, стало быть, симпатизируете белобюллетникам. Они проголосовали сообразно своим вкусам, и при чем тут мои симпатии. А как же ваша партия, что скажет она, узнав о вашем участии в манифестации. Вот партию и спросите. Не боитесь, что последуют неприятности и взыскания. Не последуют. Откуда такая уверенность. Причина проста – я не состою в партии. Вас исключили. Я сам ушел, точно так же, как и с поста председателя муниципального собрания. И что же сказал на это министр внутренних дел. Спросите у него. Кто стал или еще станет вашим преемником. Разузнайте. Вы собираетесь участвовать в других акциях. Приходите – сразу увидите. Вы покинули правых, с которыми связана вся ваша политическая карьера, и переметнулись к левым. Надеюсь, что скоро узнаю, куда именно меня метнуло. Господин председатель. Не называйте меня председателем. Ах, простите, это я по привычке, признаюсь вам, что сбит с толку. Берегитесь, это первый шаг, а дальше, как вы все любите повторять, может случиться все, что угодно. Я как-то растерян, не знаю, что и думать, господин председатель. Остановите съемку, вашим хозяевам могут не понравиться эти слова, и еще раз покорнейше прошу вас не называть меня председателем. Да мы уж давно выключили камеру. И хорошо сделали, избавили себя от хлопот. Правда ли, что шествие отсюда направится к президентскому дворцу. Спросите у организаторов. А кто они и где они. Полагаю, что все и никто. Но должен же кто-то возглавлять эту акцию, такие вещи сами собой не происходят, самозарождения не бывает, особенно – при таком-то размахе. Не происходило до сих пор. Хотите сказать, что не верите, будто движение белобюллетников возникло спонтанно. Некорректная попытка вывести одно из другого. У меня создается впечатление, что вы знаете много больше, чем говорите. Непременно настает час, когда мы понимаем, что знаем много больше, чем думали прежде, а теперь оставьте меня, живите своей жизнью, найдите, кому еще задавать ваши вопросы, видите – это людское море пришло в движение. Меня больше всего удивляет, что не слышится ни ура, ни долой, и вообще никаких лозунгов и призывов, по которым можно было бы понять, чего хотят все эти люди, а от этой угрожающей тишины мурашки бегут. Вы как будто пересказываете фильм ужасов, а ведь, может быть, люди просто устали от слов. Когда люди устанут от слов, я останусь без работы. Из всех, произнесенных вами сегодня, эти слова – самые верные. Прощайте, господин председатель. Повторяю в последний раз, запомните навсегда – я не председатель. Голова демонстрации, сделав четверть оборота вокруг себя, проползла по крутому подъему в сторону того длинного и широкого проспекта, в конце которого свернет направо, а там щеки идущих погладит свежий ветерок с реки. Президентский дворец стоит в двух километрах отсюда, и дорога к нему прямая и ровная. Репортеры, получив приказ отделиться от шествия, бросились вперед занимать позиции перед дворцом, однако единодушное мнение профессионалов – и тех, кто работал в поле, и тех, кто сидел в штабах, – сводилось к тому, что с точки зрения информативности освещение события сведется к зряшной трате времени и денег или, если использовать более экспрессивное выражение, – полнейшим обломом, а если более деликатное и изысканное, то – проявлением совершенно незаслуженного неуважения к СМИ. Да какие из них, к слову сказать, демонстранты, они на то только и годны, чтобы камнями швыряться, или сжечь чучело президента, ну или несколько витрин разбить, или попеть революционных песен прежних времен, или вытворить еще чего-нибудь в том же роде, показывая миру, что в отличие от тех, кого только что опустили в могилу, они еще живы. Демонстрация не оправдала их надежд. Люди пришли и заполнили площадь, молча постояли полчаса, глядя на дворец, а потом разошлись и – кто пешком, кто на автобусе, а кто и воспользовавшись любезным предложением незнакомых единомышленников подбросить – отправились по домам.
И то, чего не удалось сделать бомбе, сделала мирная демонстрация. В тревоге и смятении неколебимо верные приверженцы ПП и ПЦ собрались на семейные советы и решили – решал каждый за себя, но вышло единодушно – покинуть город. Они приняли в рассуждение, что новая бомба, которая завтра может рвануть у них под ногами, и улицы, заполненные чернью, заставят правительство пересмотреть чересчур жесткие положения осадного положения, и в особенности в той его части, что предусматривала одинаково суровое наказание и для стойких защитников мира и для закоренелых бунтовщиков. Чтобы не бросаться в эту авантюру очертя голову, кое-кто, имевший связи в высоких сферах, принялись зондировать почву, то бишь по телефону разузнавать, как бы отнеслось правительство к возможности дать разрешение – безразлично, будет ли оно высказано или подразумеваться по умолчанию – на отъезд в свободную зону тех, кто, имея на это достаточные основания, чувствовал себя узником в собственной стране. Полученные же ответы при всей своей расплывчатости и даже противоречивости, не мешавших, впрочем, делать четкие умозаключения относительно общего настроя правительства, позволяли принять как надежную гипотезу, что при соблюдении известных условий и выполнении известной же материальной компенсации успех эвакуации – пусть относительный, пусть не могущий предусмотреть всех последствий – может быть сочтен, по крайней мере, годным для пропитания кое-каких надежд. Целую неделю, в обстановке строжайшей секретности оргкомитет, куда вошло равное число активистов обеих партий, при участии консультантов, призванных из различных морально-нравственно-религиозных организаций столицы, обсуждал и в конце концов одобрил дерзкий план, который в память о достославном отступлении десяти тысяч получил по предложению одного высокоэрудированного эллиниста из ПЦ название ксенофонтова[6]. Трое суток и ни минуты больше дано было кандидатам в эмиграцию на то, чтобы они со слезами на глазах и с карандашом в руке определили, что взять с собой, а что оставить. И поскольку род человеческий именно таков, каким все мы его знаем, не обойдется в этих подсчетах без себялюбивых прихотей, без притворной рассеянности, без предательского взывания к легко пробуждаемой и неглубоко залегающей сентиментальности, без приемов неискреннего обольщения, хотя, конечно, имели место и поистине восхитительные случаи благородного и бескорыстного самоотречения, которые еще позволяют нам думать, что если пребудут такие и им подобные в высшей степени похвальные душевные движения, мы в конце концов внесем в монументальный проект творца и наш скромный вклад. Ретираду назначили на утро среды, и, скорее всего, в ту ночь хлынет проливной дождь, но это не только не помешает, а скорее наоборот – придаст массовому исходу некий оттенок героичности, заслуживающий благодарной памяти и внесения в семейные анналы в качестве яркого доказательства того, что не все добродетели рода человеческого утеряны. Ибо одно дело – спокойно перемещаться в автомобиле при благоприятной метеорологии, и совсем другое – когда дворники на лобовом стекле мотаются как безумные, силясь справиться с полотнищами дождевой воды, низвергающейся с небес. Серьезную проблему, досконально рассмотренную комиссией, представляло собой отношение к этому массовому бегству тех, кого с недавних пор стали называть белобюллетниками. Следовало ведь помнить, что многие эти озабоченные семьи проживали в тех же домах, что и люди с другого политического берега, которые, обуявшись прискорбно реваншистскими настроениями, могут ведь, очень мягко выражаясь, затруднить выезд, если, грубо говоря, не воспрепятствовать ему вовсе. Нам пропорют шины, говорил один. Забаррикадируют лестничные площадки, сулил второй. Испортят лифты, предрекал третий. Зальют силикону в замочные скважины, гнул свое первый. Разобьют стекла, поддавал жару второй. Нападут на нас, чуть только выйдем на улицу, пророчествовал следующий. Тещу в заложники возьмут, вздыхал еще один, причем с таким видом, что казалось, будто подсознательно он только о том и мечтает. Дискуссия, обостряясь с каждой минутой, продолжалась до тех пор, пока кто-то не вспомнил, что во время недавней манифестации все эти десятки тысяч людей вели себя, как ни погляди, в высшей степени корректно: Я бы даже сказал – безупречно, и, следовательно, нет никаких причин опасаться, что нынешние события будут развиваться иначе. Кроме того, я убежден, что они, освободясь от нас, вздохнут с облегчением. Все это прекрасно, вмешался некто недоверчивый, люди эти просто замечательные, образцы гражданского самосознания и воплощенное благоразумие, но есть тут и еще кое-что, о чем мы позабыли. О чем же. О бомбе. Выше уже сообщалось, что этот комитет – национального спасения, как предложил назвать его кто-то из присутствующих, чье предложение, впрочем, тотчас было отвергнуто по более чем веским идеологическим причинам, – оказался весьма представительным, что в данном случае означает, что состояло в нем добрых два десятка членов, рассевшихся сейчас вокруг стола. И любо-дорого было посмотреть, какое смятение воцарилось после этой фразы. Все присутствующие понуро опустили головы, а вслед за тем один укоризненный взгляд затворил – до самого конца заседания – уста тому дерзецу, который вроде бы забыл, что первое правило поведения в хорошем обществе гласит, что говорить о веревке в доме повешенного есть верх невоспитанности. Впрочем, было у загадочного происшествия и одно несомненное достоинство – оно привело всех к согласию насчет высказанного оптимистического замечания. Последующий ход событий подтвердил их правоту. Ровно в три часа ночи, точно так же, как сделало это правительство, семьи стали выходить из домов со своими чемоданами и баулами, кофрами и ридикюлями, со своими кошками и собаками, кто с грубо разбуженной черепахой, кто с японской рыбкой в аквариуме, кто с птичками в клетке, кто с попугаем на плече. Но не открылись двери других жильцов, и никто, стало быть, не вышел на площадку полюбоваться исходом, не отпустил язвительной шутки, не бросил вдогонку грубой брани, и вовсе не потому, что лило как из ведра, никто не перегнулся через подоконник, провожая отбывающий караван взглядом. Ну и, разумеется, можете себе представить, какой поднялся шум, когда вытаскивали свой скарб на лестницу, когда постоянно гремели лифты, снуя то вверх, то вниз, и постоянно раздавалось: Поаккуратней с пианино, Поаккуратней с сервизом, Поаккуратней с портретом, поаккуратней с бабушкой, разумеется, сказали мы, соседи проснулись, но никто не поднялся с постели, не прильнул к дверному глазку, а только говорили друг другу, барахтаясь меж простыней: Уезжают.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу [Про]зрение - Жозе Сарамаго бесплатно.
Похожие на [Про]зрение - Жозе Сарамаго книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Хроника одного скандала - Зои Хеллер - Современная проза
- Рассказы о Родине - Дмитрий Глуховский - Современная проза
- Каменный плот - Жозе Сарамаго - Современная проза
- Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Филип Дик - Современная проза
- Государь всея Сети - Александр Житинский - Современная проза
- Моя девушка живет в сети - Дейв Робертс - Современная проза
- Пес и его поводырь - Леонид Могилёв - Современная проза
- 1надцать (сборник) - Андроник Романов - Современная проза
- Русский садизм - Владимир Лидский - Современная проза